В краю, где одиннадцать месяцев стужа...
В краю, где одиннадцать месяцев стужа,
И буднично прикосновенье беды,
Вхождение в реку одну и ту же
Зависит от температуры воды
И ее экологии. Ностальгия —
Тоска по юности. Это бред
По раю, в котором живут другие.
А ты туда не вернёшься, нет.
Куда возвратишься — в сороковые?
В голодный вымерший Ленинград,
Где дом снарядом пробит навылет,
И трупы заснеженные лежат?
Или в начало пятидесятых,
Пору поцелуев и белых ночей?
Там в окнах маячит портрет усатый,
Кричат газеты о деле врачей.
Земному послушное ускоренью,
Стремительно падая с высоты,
Ревущим потоком несётся время,
Обрушивая за собой мосты.
С рожденья и до скончания века
Не сыщешь спокойные времена,
Вторично не сунешься в эту реку, —
Опасна река, и вода черна.
нет ли отсылки к Галичу, Опыт ностальгии
Не жалею ничуть, ни о чем, ни о чем не жалею,
Ни границы над сердцем моим не вольны,
ни года!
Так зачем же я вдруг при одной только мысли
шалею,
Что уже никогда, никогда...
Боже мой, никогда!..
Погоди, успокойся, подумай -
А что - никогда?!
Широт заполярных метели,
Тарханы, Владимир, Ирпень -
Как много мы не доглядели,
Не поздно ль казниться теперь?!
Мы с каждым мгновеньем бессильней,
Хоть наша вина не вина,
Над блочно-панельной Россией,
Как лагерный номер - луна.
Обкомы, горкомы, райкомы,
В подтеках снегов и дождей.
В их окнах, как бельма тархомы
(Давно никому не знакомы),
Безликие лики вождей.
В их эалах прокуренных - волки
Пинают людей, как собак,
А после те самые волки
Усядутся в черные "Волги",
Закурят вирджинский табак.
И дач государственных охра
Укроет посадских светил
И будет мордастая ВОХРа
Следить, чтоб никто не следил.
И в баньке, протопленной жарко,
Запляшет косматая чудь...
Ужель тебе этого жалко?
Ни капли не жалко, ничуть!
Я не вспомню, клянусь, я и в первые годы не
вспомню,
Севастопольский берег,
Почти небывалую быль.
И таинственный спуск в Херсонесскую
каменоломню,
И на детской матроске -
Эллады певучую пыль.
Я не вспомню, клянусь!
Ну, а что же я вспомню?
А что же я вспомню?
Усмешку
На гладком чиновном лице,
Мою неуклюжую спешку
И жалкую ярость в конце.
Я в грусть по березкам не верю,
Разлуку слезами не мерь.
И надо ли эту потерю
Приписывать к счету потерь?
Как каменный лес, онемело,
Стоим мы на том рубеже,
Где тело - как будто не тело,
Где слово - не только не дело,
Но даже не слово уже.
Идут мимо нас поколенья,
Проходят и машут рукой.
Презренье, презренье, презренье,
Дано нам, как новое зренье
И пропуск в грядущий покой!
А кони?
Крылатые кони,
Что рвутся с гранитных торцов,
Разбойничий посвист погони,
Игрушечный звон бубенцов?!
А святки?
А прядь полушалка,
Что жарко спадает на грудь?
Ужель тебе этого жалко?
Не очень...
А впрочем - чуть-чуть!
Но тает февральская свечка,
Но спят на подушке сычи,
Но есть еще Черная речка,
Но есть еще Черная речка,
Но - есть - еще - Черная речка...
Об этом не надо!
Молчи!
И упоминание у Городницкого черной воды не является ли отсылкой не только к северным рекам, но и к Черной речке? Это еще возможно, потому что у Городницкого бывают подобные отсылки в стихах.